У музыкального наследия Алексея Евлампиевича Туренкова (1886, Петербург – 1958, Минск) – заслуженного деятеля искусств БССР, композитора, стоявшего у истоков белорусской профессиональной композиторской школы, – непростая судьба. Его творческую биографию разделила пополам Октябрьская социалистическая революция 1917 г. До революции – Петербург, воспитание в многодетной семье, обучение на трехгодичных регентских курсах при Императорской Придворной певческой капелле в классе А. Лядова (гармония и контрапункт) и Н. Соколова (регентский класс), в Петербургской консерватории на композиторском факультете (класс А. Лядова). После – БССР, Гомель, в котором остался по окончании службы в армии, преподавательская деятельность, руководство самодеятельными хоровыми кружками, переезд в Минск, депутатство в Верховном совете БССР 1-го созыва. До революции – активное творчество в качестве церковного композитора (гармонизация православных песнопений, авторские сочинения в различных жанрах церковной музыки), после – композиторское творчество в светских жанрах: многочисленные песни, хоры, романсы, камерно-инструментальные сочинения, освоение белорусского фольклора в театральных произведениях (в операх «Цветок счастья», либретто В. Борисевич, П. Бровки и П. Глебки, 1940; «Ясный рассвет», либретто А. Бачило, 1958), музыке для симфонического оркестра (Белорусская сюита, 1933; Белорусская фантазия, 1933; Лирическая песня, 1952).

В статье рассматриваются вопросы, связанные с польским эпизодом в жизни Луки Маренцио, одного из наиболее ярких итальянских композиторов эпохи Возрождения, который в течение двух с половиной лет был капельмейстером при дворе польского короля Сигизмунда III Вазы.

Итальянский композитор Лука Маренцио (1553 – 1599 гг.) снискал славу наиболее известного мастера светских мадригалов последней четверти XVI столетия не только в континентальной Европе, но и за ее пределами – в Англии и Скандинавских странах. Он написал около 500 мадригалов, опубликовал более 50 сборников музыкальных произведений, включавших мадригалы, канцонетты, вилланеллы; он писал также духовную музыку – ему принадлежат 5 сборников мотетов, духовные мадригалы «Cacrae cantiones», «Сompletorium antifonae» и др.
Среди исследователей творчества Луки Маренцио необходимо отметить Ханса Энгеля, Альфреда Эйнштейна, Стивена Ледбеттера, Роланда Джексона, а также музыковеда и пианиста профессора Падуанского университета Марко Биззарини. Он является также руководителем фестиваля «Лука Маренцио», который проводится в Брешии с 1994 года, основной целью которого является популяризация музыки композитора.
Большой интерес в этом направлении представляют работы польских музыковедов: Анны и Зигмунта Швейковских, Зофьи Добжанской-Фабианской, Томаша Ежа, Барбары ПшыбышевскойЯрминской и др.

Данные источники являются основополагающими для научного музыковедения. В подобных работах получают осмысление аспекты композиторского стиля, принципы драматургии сочинения, соотношение традиций и новаторства, которые выявляют роль конкретного сочинения в контексте культуры.
К сожалению, лишь отдельные сочинения, в которых находит отражение тема Холокоста, стали объектами музыковедческих исследований. Так, глубокий анализ драматургии Тринадцатой симфонии
«Бабий Яр» Д. Шостаковича дан в статье В. Бобровского, а Восьмая симфония «Цветы Польши» М. Вайнберга получает осмысление в монографии Л. Никитиной. Целостный анализ оперы Г. Фрида «Днев ник Анны Франк» представлен в монографии А. Селицкого и А. Цукера. Фортепианные трио Д. Шостаковича и М. Вайнберга находятся в центре внимания исследования И. Двужильной. Аналитический очерк белорусского музыковеда А. Друкта посвящен одному из ярких сочинений Л. Абелиовича — фортепианному циклу «Фреска 1».

Написанная ярким языком статья известного математика, поэта, переводчика и публициста Б. Кушнера «Еврейская симфония Исаака Шварца», рассказывающая об одном из сочинений ленинградского композитора Исаака Шварца — Концерте для оркестра «Желтые звезды (пуримшпиль в гетто)», могла быть украшением любого музыковедческого сборника и выполнить функцию блестящего вступления к аналитическому исследованию. Сам автор говорит: «Я не музыковед, поэтому, оставляя подробный технический анализ специалистам, скажу только, что меня как слушателя, новое произведение совершенно захватило».

Корпус литературы, освещающей жизненный и творческий путь композиторов, которые обратились к теме Холокоста, значителен. В центре нашего внимания находились исследования, в которых в той или иной мере отражались этапы творческого пути автора, связанные с темой Холокоста.
Среди многочисленных исследований о Д. Шостаковиче, вызывающем неугасающий интерес, назовем разделы монографии С. Хентовой «Удивительный Шостакович» , статьи Н. Степанской , М. Дотлибова , в которых творчество композитора рассматривается сквозь призму темы «Шостакович и еврейская культура».
Ближайшим другом Шостаковича был М. Вайнберг, в 1943 г. по приглашению Шостаковича избравший Москву местом жительства. В музыке этого композитора, вынужденного эмигранта из Польши, тема Холокоста займет центральное место, а творчество Вайнберга получит освещение в публикациях ряда музыковедов: М. Якубова, Л. Никитиной, И. Двужильной. Интересные воспоминания сохранит о своем коллеге композитор, автор оперы «Дневник Анны Франк» Г. Фрид. Будучи не только композитором, но и художником, писателем, Г. Фрид оставил ряд книг, благодаря которым читатели могут осмыслить судьбу целого поколения интеллигенции СССР ХХ века.

Второй блок исследования представляют материалы, освещающие произведения профессиональных композиторов, посвященные теме Холокоста и созданные на территории СССР и постсоветского пространства. Авторами произведений, написанных в разных жанрах — опера и симфоническая музыка, оратория и камерные сочинения, — выступили в основном композиторы-евреи, граждане многонационального государства, в котором проявлять свое национальное, еврейское начало вплоть до 1980-х годов было непросто: М. Вайнберг, И. Шварц, Г. Фрид, С. Беринский (Россия), Л. Абелиович, Г. Вагнер, Э. Тырманд (Беларусь), В. Хвойницкий (Латвия), З. Ткач (Молдова). Свою гражданскую позицию, выраженную глубокой фразой «чужой беды не бывает», проявили Д. Шостакович (СССР, Россия) и Е. Станкович (Украина).
Музыка, на эмоциональном уровне отражающая одну из самых страшных трагедий ХХ века, появилась сразу после окончания Второй мировой войны. Однако, в связи с общей политической обстановкой, слово Холокост в название произведения вошло только в 1996 г. — Реквием «Колокола Холокоста (Реквием Холокосту. Молитва Румбуле)» В. Хвойницкого и Л. Коваля (Латвия). Среди сотен музыкальных опусов, связанных с темой Великой Отечественной войны, произведения, посвященные теме Холокоста, в творчестве композиторов СССР (впоследствии СНГ и Балтии) занимают незначительное место .

Данный раздел исторического музыковедения очень мощно представлен в зарубежном музыкознании, и рассматривает следующие аспекты: музыка в гетто и концлагерях; личности в истории музыки периода Холокоста.
Монографии и статьи, освещающие данные аспекты, стали появляться в 1980-е годы (исследования М. Катера, М. Голдсмита, М. Канта, Э. Леви, П. Поттер, Ш. Гилберт и др.). Огромную роль сыграли публикации песен гетто и концентрационных лагерей со вступительными примечаниями к каждой песне.
В русскоязычном искусствоведении подобных работ немного, что связано со спецификой гетто на территории Украины, Беларуси. Суть геттоизации на территории названных регионов сводилась лишь к одному — максимально упростить истребление еврейского населения: заключение в гетто становилось этапом, предшествовавшим ликвидации людей. О музыке в гетто или концлагерях на территории Беларуси и Украины имеются самые скупые сведения; в частности, одна из статей Л. Лещинского рассказывает об оркестре Янковского концлагеря Львова . В избранном нами контексте внимание исследователей привлекают те гетто, в которых музыка имела право на существование: Терезин, Варшава, Вильно. Фундаментальным трудом, посвященным искусству времени Холокоста, стала книга Е. и С. Макаровых, которая опирается на документы и освещает деятельность студии современной музыки, театра-кабаре, творчество европейских композиторов, ставших узниками Терезина . О феномене еврейского театра в годы Второй мировой войны, в частности театра Виленского гетто, узнаем из глубоких по смыслу публикаций израильского искусствоведа З. Зарецкой .

Среди учеников профессора Московского университета Владимира Ивановича Герье (1837-1919) особое место занимает Иван Иванович Иванов (1862-1929), который остался в истории русской культуры прежде всего как литературовед и театральный критик. Его историческое наследие практически не изучено. Констатируемая в литературе принадлежность И.И. Иванова к ученикам Герье не подтверждена никакими исследованиями. Однако для характеристики особенностей научной школы Герье анализ исторической концепции И.И. Иванова представляет особый интерес, ибо позволяет уточнить проблематику ее представителей в связи с научными интересами самого учителя.
Иванов родился в небольшом городке Белый Смоленской губернии в семье военного. В 1882 г. после окончания гимназии в Вязьме поступил на историко-филологический факультет Московского университета [10. С. 115]. В период обучения в университете он проявил разносторонность своих интересов. Всеобщую литературу он слушал у Н.И. Стороженко, признанного специалиста по истории английской литературы, вице-президента Нового шекспировского общества (New Shakespeare Society) [11. С. 693]. Под руководством Стороженко Иванов написал два студенческих сочинения «Гамлет и его толкователи в английской и немецкой литературах» и «Нравственное учение стоиков», удостоенных медалей на конкурсе студенческих работ. Тем самым Иванов повторил путь Герье, который в студенческие годы также получил две медали за филологические сочинения.

В истории постсоветского реформирования российского федерализма малоисследованным остаётся противоречие между федеральным центром и республиками по поводу их особого статуса как этнотерриториальных образований, выражающих государствообразующую субъектность титульных этносов. Республики, как и в советское время, продолжают считать этот статус необратимым историческим достижением, возникшим вместе с самой Российской Федерацией, которая учреждалась «на основе свободного союза свободных наций, как федерация национальных советских республик», что получило законодательное закрепление сначала в «Декларации прав трудящегося и эксплуатируемого народа», а затем в Конституциях РСФСР 1918 г. [5. С. 50-51; 17 .С. 199] и 1925 г. [14. С. 286]. Федеральный центр же, напротив, исходя из новой постсоветской ситуации, стал рассматривать этнополитический статус республик как деструктивное и нецелесообразное с точки зрения единства российского государства явление. Такая позиция получила практическое воплощение в переходе Российской Федерации от национально-территориального к административно-территориальному принципу построения, что было оформлено 10.04.1992 г. включением в Конституцию РСФСР Федеративного Договора от 31.03.1992 г. в качестве составной её части [13]. Кроме того, разработанная в этом же году государственная программа дальнейшего рефор-
мирования Федерации1 исключает в будущем существование в ней субъектов в виде республик как этнотерриториальных образований.

Принятие Судебных уставов 20 ноября 1864 г., ознаменовавшее начало качественно нового этапа в развитии российской системы юстиции, повлекло за собой масштабные изменения в деятельности всего блока судебных и правоохранительных органов. В общем контексте судебной реформы важное значение приобрел вопрос о формировании в рамках судебной системы эффективных органов предварительного следствия.

От четкого и слаженного взаимодействия судебных следователей с другими структурными единицами окружного и мирового суда зависел в конечном счете уровень защищенности прав и законных интересов российских подданных. Не случайно, что в ходе реформы предварительного расследования, кроме самих судебных уставов, одновременно был принят еще ряд законов: «Наказ судебным следователям» и «Наказ полиции о производстве дознания по происшествиям, могущим заключать в себе преступление или проступок» [6]. Помимо актов общего имперского законодательства деятельность судебных следователей регулировалась также положениями, принимавшимися непосредственно окружными судами. К примеру, в Кубанской области в 1874 г. Екатеринодарским окружным судом был принят собственный Особый наказ [5].

В последней трети XIX в. Австралия являлась наиболее успешной и динамично развивающейся британской переселенческой колонией. В сравнении с Канадой Австралия не имела преимущества географической близости, которая облегчала иммиграцию из метрополии. Это затрудняло приток трудовых ресурсов – главного фактора аграрной колонизации и экономического развития переселенческой колонии в целом. В отечественной «австралиане» уделено немало внимания проблемам экономического, политического, социального и культурного развития Зеленого континента в XIX в. [3]. Специальные работы посвящены процессам конституционного развития Австралии [4], а также трансформации переселенческих колоний из коронных в доминионы и связанных с этим изменений их взаимоотношений с метрополией [1]. При этом явно недостаточное внимание уделялось концептуальному обоснованию этих сложных и неоднозначных процессов, интенсивному и плодотворному творчеству британской интеллектуальной элиты.
А. Леруа-Болье считает, что успешное развитие австралийских колоний происходило не благодаря, а вопреки крайне неблагоприятным обстоятельствам. В Стране антиподов колонисты в непривычных природных условиях сумели создать процветающие колонии исключительно благодаря эффективности управления имперской администрации, собственному трудолюбию и предприимчивости. Для Леруа-Болье Австралия – это «страна, где, по-видимому, вечно должно было царить варварство и где, как казалось, природа исключила человеческий труд и культуру».