В истории постсоветского реформирования российского федерализма малоисследованным остаётся противоречие между федеральным центром и республиками по поводу их особого статуса как этнотерриториальных образований, выражающих государствообразующую субъектность титульных этносов. Республики, как и в советское время, продолжают считать этот статус необратимым историческим достижением, возникшим вместе с самой Российской Федерацией, которая учреждалась «на основе свободного союза свободных наций, как федерация национальных советских республик», что получило законодательное закрепление сначала в «Декларации прав трудящегося и эксплуатируемого народа», а затем в Конституциях РСФСР 1918 г. [5. С. 50-51; 17 .С. 199] и 1925 г. [14. С. 286]. Федеральный центр же, напротив, исходя из новой постсоветской ситуации, стал рассматривать этнополитический статус республик как деструктивное и нецелесообразное с точки зрения единства российского государства явление. Такая позиция получила практическое воплощение в переходе Российской Федерации от национально-территориального к административно-территориальному принципу построения, что было оформлено 10.04.1992 г. включением в Конституцию РСФСР Федеративного Договора от 31.03.1992 г. в качестве составной её части [13]. Кроме того, разработанная в этом же году государственная программа дальнейшего рефор- мирования Федерации1 исключает в будущем существование в ней субъектов в виде республик как этнотерриториальных образований. На наш взгляд, истоки этого обозначившегося в постсоветский период этнополитического по своей сути конфликта коренятся во внутренней противоречивости советского федерализма. Составляющий политико-идеологическую основу любой федерации компромисс между унитаризмом центра и сепаратизмом регионов [15. С. 590] носил в РСФСР неустойчивый характер, поскольку оставлял сторонам возможность выражать свои позиции в рамках официальной этнополитической концепции и тем самым сохранял между ними конфликт в латентной форме. Следует подробнее рассмотреть, как именно проявлялись и соотносились в идеологии советского государства унитаристская и сепаратистская позиции. Напомним, что в основе генезиса Российской Федерации лежал именно межэтнический компромисс, который позволил преодолеть разлагавший Российскую империю конфликт между «великорусским» центром и «инородческими» окраинами. Как известно, большевики, до 1917 г. выступавшие против разрешения национального вопроса путём создания новых государств на территории России, лишь в ходе революции 1917 г., ощутив силу и влияние этнического сепаратизма, вынуждены были признать «право наций на самоопределение вплоть до отделения и образования самостоятельного государства». С другой стороны, реализация этого права на территории Российской Федерации была ограничена формой автономий исключительно под давлением этнически мотивированной позиции центра, продолжавшего традиционно рассматривать территорию федерации как «Великороссию» [3. С.11-13,15]. Однако этот непростой компромисс, достигнутый в ходе живой революционной практики, не был бы прочным, если бы не имел под собой концептуальных оснований в идеологии самой революции. Её этнополитическая программа носила двойственный характер: она включала в себя одновременно и демократическую поддержку реализации этносами своей национально-государственной субъектности, и её преодоление во имя межэтнической интеграции как одной из стратегических задач социализма. Именно эта двойственность создавала возможность для того, чтобы в рамках советского федерализма артикулировались прямо противоположные этнополитические установки: республиками – развитие национальной государственности титульных этносов, а центром – идея её растворения в федеративном государстве. Это означало, что советский федерализм не устранил полностью конфликт между «великодержавным» унитаризмом центра и этническим сепаратизмом республик, а лишь ограничил и легализовал его проявление, придав противоборствовавшим позициям форму официально культивируемых идеологических дискурсов. При этом унитаристский дискурс, направленный на деэтнизацию статуса республик, явно преобладал в идеологии советского государства, которая провозглашала исторически прогрессивным и неизбежным преодоление межэтнических различий в ходе «интернационального объединения трудящихся», осуществляемого во имя социально-преобразовательных целей. Вытекавший отсюда приоритет «социально-классовой» идентичности над этнической позволял определять в качестве государствообразующего субъекта автономной республики всё её население как единую полиэтничную общность трудящихся. В результате размывалось конституирующее значение титульного этноса. Конечно, с исторической и политико-правовой точки зрения, этническое самоопределение и этнический суверенитет не могли не признаваться исходным государствообразующим моментом, обусловившим саму необходимость появления автономных республик как таковых. Однако провозглашённый в своё время революцией принцип самоопределения этносов объявлялся окончательно и бесповоротно реализованным в форме создания автономий и объединения их в РСФСР, в связи с чем сама идея политической субъектности этноса и этнического суверенитета считалась изжитой как не выражающая историческую целесообразность дальнейшего существования автономных республик. Такая унитаристская направленность этнополитической концепции советского государства позволила ему идеологически легитимировать последовательно проводившееся в 1930-1990-е гг. на всех уровнях советской федерации наступление на права национальных республик. В этих условиях идея политической субъектности этносов, хотя и отошла на задний план, неизбежно превращалась в последний оплот противостояния унитаризму центра. По существу, это и было главным содержанием советского сепаратистского дискурса. Его устойчивость заключалась в том, что идеи этнического самоопределения и суверенитета как этноисторическая основа республик не только продолжали по идеологической традиции декларироваться в самих республиках, но и получили научно-теоретическую разработку в советском правоведении. Так, был обоснован тезис об этнической суверенности как атрибутивной политико-правовой характеристике любой советской нации, вне зависимости от того, какую государственность она имела: суверенную – в форме союзной республики или несуверенную – в форме автономии [11. С. 330-331]. Важным источником изучения унитаристского и сепаратистского дискурсов в идеологии советского государства являются конституции, которые благодаря особой продуманности и юридической чёткости своих формулировок наиболее адекватно выражали санкционируемые властью идеи. Источниковедами обоснованно ставится задача исследования влияния советских конституций на формирование и эволюцию общественного сознания [6. С. 97], поскольку им всегда отводилась роль эффективного средства идеологического воздействия. Это подтверждает не только их широкая популяризация, усилившаяся с конца 1970-х гг., когда в связи с принятием Конституции СССР 1977 г. были переизданы массовым тиражом тексты прежних советских конституций [2. С. 237], но и распространённое в советском обществе специфическое представление о том, что им присуща строгая научность в отражении объективных законов общественного развития. Не случайно, что своё идеологическое значение советские конституции сохраняли и после прекращения срока их юридического действия. Поэтому все они, взятые в совокупности, должны рассматриваться как целостное идеологическое выражение советской этнополитической концепции, заключавшей в себе интересующие нас унитаристский и сепаратистский дискурсы. Необходимо учитывать некоторые особенности их проявления в законодательной сфере. Во-первых, каждое новое поколение конституций, следуя идеологическому заказу центра, представляло собой всё более унитаристский вариант, оставлявший мало места для сепаратистского дискурса, в результате чего его наиболее последовательным выражением оставались тексты первых конституций. Во-вторых, было бы неправильным сводить сепаратистский дискурс лишь к конституциям «национальных республик», исключая при этом его проявления в конституциях российской и общесоветской федераций. Напротив, в условиях усилившейся с 1930-х гг. унификации советского законодательства, именно конституция СССР была той исходной редакцией, где фиксировались и в наиболее полном виде выражались разрешённые идеи, в частности, актуальные для республик этнические аспекты их государственности, составлявшие основу сепаратистского дискурса.
Характерное для советского периода взаимодействие между унитаризмом центра и этническим сепаратизмом можно рассмотреть на примере Татарской АССР. Их «конфликт-компромисс» проходит через всю историю республики, обозначив как начало, так и завершение её советского периода. Так, если Декрет 1920 г. об образовании автономной республики был частичной уступкой центра татарскому сепаратизму, выступавшему с более радикальным проектом «ИдельУрал штата», то принятие республикой в 1990 г. Декларации о суверенитете, инициированное татарским движением, стало для республики началом поиска компромисса с центром в преодолении установленных им в советский период тоталитарных форм унитаризма. Итак, чем же подкреплялся этнополитический статус ТАССР, в которой, очевидно, никогда не затухало стремление сохранять и укреплять его вопреки унитаристской политике, направленной на его девальвацию? Унитаристский политический курс проявлялся в требовании центра отказаться от традиции законодательно закреплять признание автономной республики формой самоопределения её титульного этноса. Поэтому в период с 1920-х по 1970-е гг. в сменявших друг друга Конституциях Татарской АССР последовательно затухала идея правосубъектности татарского этноса как государствообразующей общности. Если в проекте Конституции ТАССР 1926 г. отмечалось, что она «законодательно закрепила тип и форму национальной государственности татарского народа» [4. С. 106], то в ст.2 Конституции ТАССР 1937 г. государствообразующая роль татар подтверждалась лишь косвенным образом – формулировкой об «освобождении татарского народа от национального гнёта царизма и русской империалистической буржуазии» [3. С.150], а также положением о том, что «законы, принятые ВС ТАССР, публикуются на татарском и русском языках» [4. С. 123]. В Конституции же 1978 г. не было даже упоминаний о татарском народе, а его статус как титульного этноса отражался лишь в названии республики. Следует учитывать, что диктат центра, приводивший к выхолащиванию этнических аспектов государственности республик из текстов их собственных конституций, сложился не сразу, ему предшествовал конфликт в конституционноправовой сфере между центром и республиками. Первые проекты их конституций, например, Конституции ТАССР 1926 г., не были в установленном порядке утверждены на федеральном уровне, по признанию историков-правоведов, из-за усиливавшегося унитаризма центра [3. С. 99, 119], однако в самих республиках они рассматривались как основные законы и даже реально действовали в таком качестве, поскольку не противоречили конституциям СССР и РСФСР [7. С. 10; 16. С. 103]. Этот неявный, но серьёзный кризис диктатуры центральной власти, наметившийся в национально-государственном строительстве, стал преодолеваться лишь в дальнейшем, благодаря использованию такого эффективного механизма идеологической легитимации, как «всенародное обсуждение» всех советских конституций, которое привносило в конституционно-правовую сферу дух социальнополитического консенсуса и тем самым прикрывало фактическую монополию центра в этой сфере. Так, в ТАССР в ходе продолжавшегося более пяти месяцев обсуждения проекта Конституции СССР 1936 г., опубликованного на русском и татарском языках, приняло участие 800 тыс. человек, было высказано 2 тыс. поправок, дополнений и изменений. Это создавало необходимую социальную базу для того, чтобы идеологически легитимировать последующее обсуждение в республике в течение двух месяцев проекта Конституции ТАССР 1937 г., построенной по принципу дублирования конституций СССР и РСФСР [3. С.138-139, 144]. И всё же обсуждение и принятие Конституции ТАССР 1937 г. выявило определённые этнополитические проявления сепаратизма. Так, в отличие от конституций других республик в ней был закреплён статус татарского языка, что подвело итог предшествовавшей борьбе татарских коммунистов, видевших в этом шаге важнейшее условие «развития ТАССР как национального государственного образования» [12]. В завуалированной форме выражались и собственно националистические идеи. Например, дискутировалось предложение заменить в тексте ст. 2 Конституции выражение «националистическая контрреволюция» на «контрреволюционные националисты» [3. С. 145]. То, что внешне выглядело как перефразировка, в действительности было столкновением двух противоположных подходов к пониманию национализма. Выражение «националистическая контрреволюция» содержало в себе характерную для центра ортодоксальную интернационалистскую идеологию, которая рассматривала национализм в целом как глубоко враждебное и чуждое социализму буржуазное по своей природе явление, одну из разновидностей контрреволюции. Выражение же «контрреволюционные националисты» отражало распространённый в республиках национально-освободительный дискурс, согласно которому наряду с отмеченными «контрреволюционными националистами» выделялись «революционные», каковыми и считали себя татарские «мусульманские коммунисты». При переходе к последнему поколению советских конституций обозначился новый этап в деэтнизации статуса республик, произошло наибольшее усиление унитаристских тенденций в этнополитической сфере. Уже в ходе обсуждения Конституции СССР 1977 г., по сути, была сформулирована целая стратегия превращения советской федерации в унитарное моноэтничное государство. Так, предлагалось: 1) ввести в теорию и практику советской этнополитики понятие «единой советской нации» взамен тезиса об «интернациональном единстве советских наций и народностей»; 2) на этой новой концептуальной основе ликвидировать все этнотерриториальные образования, в том числе союзные и автономные республики; 3) упразднить Совет Национальностей, превратив тем самым ВС СССР в характерный для унитарного государства однопалатный орган [1. С. 5-23, 471-510]. Однако эти радикальные предложения были отвергнуты как неадекватные этнополитическим реальностям советского государства. На вооружение был взят более взвешенный подход. Его теоретическим выражением стал провозглашенный в середине 1970-х гг. в рамках концепции «развитого социализма» переход от «государства диктатуры пролетариата», отстаивавшего приоритет рабочего класса и крестьян, к «общенародному государству», устанавливавшему классовое равенство всех категорий трудящихся. Этот шаг, казалось бы, ограничивавшийся сферой социально-классовых отношений, имел также важное этнополитическое значение, поскольку впервые при определении субъекта советской государственности стало использоваться понятие «народ» применительно к полиэтничному населению отдельной республики или страны в целом. Так, если Конституция ТАССР 1937 г. объявляла Татарстан «государством рабочих и крестьян» [4. С. 123], не затрагивая этим этнические аспекты, то Конституция ТАССР 1978 г. определяла Татарстан как «общенародное государство, выражающее волю и интересы рабочих, крестьян и интеллигенции, трудящихся всех национальностей республики» [10. С. 3], и, тем самым, акцентировала идею полиэтничной государствообразующей общности. Характерно, что Конституция ТАССР 1978 г., согласно тексту её преамбулы, была принята и провозглашена от лица именно такой общности – «народа Татарской Автономной Советской Социалистической Республики», в котором растворялась и терялась правосубъектность её титульного этноса [10. С. 3]. На законодательном уровне признание политической субъектности этносов сохранялось, хотя и в достаточно неопределённой форме, лишь в Конституциях РСФСР и СССР, раскрывавших принцип «общенародного» характера советской государственности с использованием понятия «нации и народности». В ст. 1 Конституции СССР 1977 г. говорилось об «общенародном государстве, выражающем волю и интересы рабочих, крестьян и интеллигенции, трудящихся всех наций и народностей страны» [9. С. 6]. Аналогичная формулировка, только применительно не к «стране», а к «республике», содержалась и в ст. 1 Конституции РСФСР 1978 г. [8. С. 4]. Кроме того, в преамбуле Конституции СССР 1977 г. говорилось о «дружбе наций и народностей СССР» [9. С. 4], а в преамбуле Конституции РСФСР 1978 г. содержались более развёрнутые заявления о том, что «советская власть гарантировала всем народам России равноправие и свободное самоопределение», а «образование РСФСР обеспечило… всем нациям и народностям Российской Федерации благоприятные условия» [8. С. 3]. С учётом построения общесоветской и российской федераций по национально-территориальному признаку упоминание в конституциях СССР и РСФСР о «нациях и народностях» означало косвенное признание за титульными этносами республик государствообразующей правосубъектности. Понятно, почему это признание не подтверждалось в конституциях самих республик. В соответствии с их нефедеративной структурой их конституциям была предписана видоизменённая формулировка ст. 1, в которой «нации и народности» заменялись на «национальности», и, соответственно, государствообразующим субъектом объявлялись «трудящиеся всех национальностей республики», т.е. совокупность всех граждан независимо от их этнической принадлежности. Таким образом, существовавшее в рамках советской этнополитической концепции противостояние унитаризма и сепаратизма имело завуалированные и ограниченные формы. Тем не менее, оно достаточно наглядно проявлялось в конституционно-законодательной сфере по проблеме этнополитического статуса российских республик. Унитаризм здесь прогрессировал и выражался в стремлении к целенаправленному выхолащиванию из текстов советских конституций положений и формулировок, фиксировавших этот статус.
Литература и источники 1. Внеочередная седьмая сессия Верховного Совета Союза СССР (девятый созыв). 4-7 октября 1977 г.: стенографический отчёт. М.: Издание Верховного Совета СССР, 1977. 612 с. 2. Голиков А.Г., Круглова Т.А. Источниковедение отечественной истории / под общ. ред. А.Г. Голикова. М.: РОССПЭН, 2000. 440 с. 3. Горбачев И.Г., Туманов Д.Ю. Республика Татарстан: становление конституционного законодательства в 1920-1930-е годы. Историко-правовое исследование. Казань: Изд-во Казан. ун-та, 2006. 176 с. 4. История национальной государственности в Татарии: учеб. пособие / под ред. С.Г. Батыева, Ф.И. Фаткуллина. Казань: Изд-во Казан. ун-та, 1982. 176 с. 5. История отечественного государства и права: учебник. Ч. II / под ред. О.И. Чистякова. М.: БЕК, 1997. 496 с. 6. Источниковедение новейшей истории России: теория, методология, практика: учебник / А.К. Соколов, Ю.П. Бочкарев, Л.В. Борисова и др.; под ред. А.К. Соколова. М.: Высш. шк., 2004. 687 с. 7. Казанбиев М.А. Национально-государственное строительство в Дагестанской АССР. Махачкала, 1960. 174 с. 8. Конституция (Основной закон) Российской Советской Федеративной Социалистической Республики. М.: Сов. Россия, 1989. 64 с. 9. Конституция (Основной закон) Союза Советских Социалистических Республик. М.: Изд-во «Известия Советов народных депутатов СССР», 1988. 64 с. 10. Конституция (Основной закон) Татарской Автономной Советской Социалистической Республики. Казань: Тат. кн. изд-во, 1989. 48 с. 11. Левин И.Д. Суверенитет / предисловие докт. юрид. наук С.А. Авакьяна. СПб.: Изд-во «Юридический центр Пресс», 2003. 373 с. 12. О положении дела по реализации татарского языка и перспективах Доклад Центральной Комиссии по реализации татарского языка при ЦИК Татарской ССР 12-13 марта 1927 г.: Стенограмма доклада, прений и постановлений по докладу. Казань: Изд. ЦК РТЯ при ТЦИКе, 1927. 64 с. 13. О Федеративном договоре: Постановление Съезда народных депутатов РСФСР от 10 апр. 1992 г. // Ведомости Съезда народных депутатов Верховного Совета Российской Федерации. 1992. № 17. Ст. 898. 14. Стешенко Л.А. Многонациональная Россия: государственно-правовое развитие. Х-ХХI вв. М.: НОРМА, 2002. 384 с. 15 Федерализм: энциклопедия. М.: Изд-во Моск. ун-та, 2000. 640 с. 16. Халилов А.М. РСФСР – социалистическое федеративное государство. Казань: Изд-во Казан. ун-та, 1967. 278 с. 17. Чистяков О.И. Конституция РСФСР 1918 года. 2-е изд., перераб. М.: ИКД «ЗЕРЦАЛО-М», 2003. 224 с.
