Основу имперской системы во многом определяет территориальный комплекс, характеризующийся способностью к расширению. Расширение территориального комплекса производится двумя важнейшими способами – внутренней колонизацией и внешней экспансией, которые тесно между собой связаны. Механизм их корреляции зависит от совокупности следующих факторов: 1) стадии развития империи – так, традиционной империи в большей степени присуща внутренняя колонизация, модернизированной – внешняя экспансия, а на стадии перехода от одного типа к другому эти способы настолько переплетаются, что их разграничение практически теряет смысл; 2) территориальной компоненты имперской идеологии, обосновывающей механизм расширения империи необходимостью достижения естественных границ (это могут быть естественно-исторические – возрождение территориального комплекса прежней империи, наследницей которой считает себя ныне существующая, или естественно-географические границы, определяемые в зависимости от естественных природных рубежей – горных хребтов, рек, морей и т.п.), а также их защиты; 3) экономической или иной (например, геополитической или геостратегической) целесообразности, т.е. расширение мотивируется получением прибыли или какой-либо иной выгоды; 4) расположения присоединяемых территорий по отношению к имперскому ядру; 5) наличия или отсутствия на присоединяемых землях исторически сложившейся достаточно развитой государственности; 6) характера контактов в зоне расширения (мирное расселение, сопровождаемое культурной ассимиляцией, или вооруженное столкновение, противодействие); 7) единства цивилизационного развития (когда присоединение обосновывается этноконфессиональными или культурными причинами – например, славянским единством или общим византийским наследием). Концептуальный обзор проблемы российской колонизации В научной литературе сформировались различные оценки как процесса российской колонизации в целом, так и колонизации Поволжья-Приуралья в частности. Впрочем, некоторые исследователи считают, что терминология исследований колониализма не всегда подходит для характеристики положения народов и регионов в имперских системах [13, 14].
Исследование выполнено в рамках АВЦП «Развитие научного потенциала высшей школы» (2009-2011 годы). «Внутрии внешнеполитические факторы эволюции территориальной организации России (специфика разрешения кризисных и переходных ситуаций)» (проект № 2.1.3/1134).
Так, А. Геттнер предлагал рассматривать российскую колонизацию как разнонаправленный и разновременной процесс, способствующий распространению России и русских, занимавших еще в начале XVI в. сравнительно небольшое пространство, на всю необъятную область Восточно-Европейской низменности и за ее пределы через Сибирь на западную часть Средней Азии, что привело к созданию «величайшего на земле компактного государства и величайшей области одного народа» [1. С. 153]. Подобный успех он объяснял природными факторами – сходством природных условий и отсутствием естественных задержек. В истории колонизации он видел несколько этапов, называемых им «актами». Первый акт – образование ядра русского государства – Великороссии – как области проживания великороссов, в которых «много крови прежнего финского населения». По его мнению, заселение русскими финских областей и постепенное занятие Сибири могут рассматриваться как простое продолжение этого процесса. Л.Е. Горизонтов видит в русском колонизационном движении перспективу «двойного расширения» Российской империи путем внешнего ее территориального роста, который дополнялся параллельным разрастанием «имперского ядра» за счет примыкающих к нему окраин. Российский имперский проект предусматривал постепенное поглощение имперским ядром Сибири, Дальнего Востока, а также части Степного края. По мнению исследователя, это был сложный и длительный процесс, в котором сочетались тенденции империостроительства и нациестроительства, что должно было обеспечить империи большую стабильность и дать ей национальную перспективу [2. С. 130]. У. Сандерлэнд предлагает разграничивать понятия «заселение» и «переселение» и понятие «колонизация», которое имеет национальную и политическую окраску. В Российской империи колонизация носила крестьянский характер, а связанные с ней миграционные процессы имели четкую экономическую составляющую. При этом он подчеркивает, что происходило столкновение имперского проекта аккультурации пространства империи и национального русского проекта национализации территории империи при помощи колонизации [15. С. 114]. Известный российский историк Б.Н. Миронов считает, что хозяйственная колонизация в значительной мере стимулировалась относительным хозяйственным перенаселением, ибо предельная густота земледельческого населения требовала либо территориального расширения, т.е. политики переселений и, как следствие, сохранения экстенсивного земледелия, либо перехода к интенсификации сельского хозяйства. Первый путь для российского крестьянства оказывался более доступным, что объективно подталкивало переселенческую колонизацию. Как считает исследователь, при колонизации многое зависит от того, «кто и когда колонизовал новые земли, какой общественный и экономический быт там заставали переселенцы, какой тип социальных отношений и какой образ жизни приносили они с собой» [10. С. 52]. А. Каппелер одной из центральных проблем становления империи признает постепенное расширение ее евразийских (т.е. в восточном и южном направлениях) границ, происходившее путем колонизации. Данный процесс он рассматривает сквозь призму концепции фронтира, разработанной еще Ф.Д. Тернером применительно к США. Как инструмент исторического анализа, фронтир понимается им с различных точек зрения: 1) как географический фронтир между различными климатическими и растительными зонами, в российском случае, особенно, между лесом и степью; 2) как социальный фронтир между различными жизненными укладами и системами ценностей, особенно между оседлым населением и кочевниками или охотниками; 3) как военный фронтир между двумя военными объединениями; 4) как религиозный и культурный фронтир между различными ценностными и культурными традициями. Российский случай колонизации А. Каппелер предлагает анализировать исходя из доминантных функций фронтира с точки зрения наступающего оседлого мира, что влечет выделение военного фронтира (military frontier), фронтира интенсивной эксплуатации (extractive frontier) и поселенческого фронтира (settlement frontier). Для России были характерны два последних типа [8. С. 47-48]. Процесс колонизации он рассматривает путем расширения степной границы на Юге и Юго-Востоке и лесной границы на Северо-Востоке и Востоке с последующей в XVIII в. интеграцией лесостепного фронтира. Степная граница России на Юге и Юго-Востоке была: географической (между лесом и степью); социально-экономической (между оседлым и кочевым образом жизни и формами хозяйства); религиозно-культурной (между христианизированными русскими и тюрко-монголоязычными мусульманами, буддистами или анимистами) и военно-политической. Играя важную роль еще со времен средневековой Киевской Руси, она стала зоной расширения только после распада Золотой Орды в XV в. Первоначально русский степной фронтир представлял собой только медленно продвигающуюся военную границу. Территория по эту сторону пограничной линии постепенно осваивалась русскими поселенцами [8. С. 52-53]. По сравнению со степной границей, как считает А. Каппелер, лесной фронтир имел более размытые контуры и, прежде всего, воплощал борьбу человека с природой, с тяжелым климатом северной Евразии. Поскольку плодородные черноземные почвы на границе со степью контролировались кочевниками, малоплодородные земли на севере оставались единственным объектом колонизации. Специфическая форма русского продвижения на чужие территории возникла на северо-востоке в Новгородской городской республике. В поисках ценной пушнины новгородцы завоевали весь север России вплоть до Урала и обложили данью финно-угорских охотников. Непосредственно за этим последовало завоевание и освоение Сибири, причем первоначально колонизация осуществлялась русскими охотниками-промысловиками, первопроходцами, торговцами, которыми, как правило, двигал частный интерес. Государственное освоение Сибири служилыми людьми (служилыми казаками различного происхождения и категорий) сопровождалось строительством острогов как центров поселенческой структуры и управления новыми землями. Расширение государства в восточном и юго-восточном направлениях было остановлено Китайской империей. Граница между двумя империями была установлена Нерчинским договором 1689 г. Государством двигали экономические цели, прежде всего – ясак, которым облагались коренные этносы. Таким образом, лесная граница была фронтиром усиленной эксплуатации, а на юго-востоке Сибири в районах с благоприятным климатом и плодородными почвами – поселенческим фронтиром. Она стала зоной взаимной аккультурации благодаря относительной географической, экономической и культурной близости [8. С. 55-56]. Европеизация России, которая началась в середине XVII в. и была ускорена Петром Великим, изменила принципы колонизации в восточном и южном направлениях. С начала XVIII в. стала проводиться целенаправленная принудительная и полупринудительная (с использованием материальных стимулов) христианизация многочисленных анимистов Сибири и Средней Волги. Изменение условий на степной границе, связанное с утратой военного превосходства кочевников, привело к эволюционированию военного фронтира на Юге России в поселенческий – начинается заселение восточнославянскими крестьянами плодородного степного черноземья. В итоге южное и восточное направления расширения имперской границы смыкаются не только в фактическом отношении – в пространстве, но и в содержательном – превращаясь в поселенческую зону. Происходит интеграция фронтира [8. С. 59-60]. Таким образом, колонизация присоединенных земель на начальном этапе оформления имперского территориального комплекса носила различный характер: 1) прямая интеграция земель в состав Московского государства и их заселение русскими крестьянами с одновременной христианизацией местного населения (земли карел, коми и др.); 2) частичная (в экономическом и административном отношении) интеграция, сопровождавшаяся незначительным переселением русского населения и сохранением местных обычаев (земли финно-угорских племен Поволжья); 3) установление экономической зависимости (в форме дани) с сохранением местного племенного самоуправления и культурно-религиозных традиций населения (Крайний Север и Северо-Восток); 4) установление вассальных отношений с привлечением на военную службу (Касимовское ханство). С середины XVI в. начинается новый этап, включающий среди прочих следующие составляющие: завоевание Казанского (в 1552 г.) и Астраханского (в 1556 г.) ханств; завоевание и освоение Сибири и Дальнего Востока (с конца XVI в.). В каждом из этих случаев характер колонизации зависел от множества причин (мирное или военное присоединение, этноконфессиональный состав населения и т.п.), вследствие чего она принимала различные формы: прямое включение в систему московского управления в виде уездов с сохранением особого положения (Казанское ханство, управляемое Приказом Казанского дворца); сочетание форм прямого (на Юге) и непрямого (на Севере и Востоке) управления с подчинением центральному органу (Сибирский приказ, созданный в 1637 г.) и сохранением местного самоуправления – Сибирь [7. С. 15, 24-35]. Поволжско-Приуральская и сибирская модели колонизации Характер освоения территории, отношение правительства к местному населению (его правящей элите), уровень зависимости от центра позволяют выделить в интересующем нас плане две модели колонизации. 1. Поволжско-Приуральская модель. Зона Поволжья и Приуралья характеризовалась полиэтничностью населения, разнообразием укладов его хозяйственной деятельности, традиционным господством здесь Казанского ханства как наследника Золотой Орды. Определяющей особенностью колонизации этого региона было сочетание методов прямой военной экспансии (завоевание Казанского и Астраханского ханств), подкрепляемых, правда, соответствующей идеологической и дипломатической подготовкой, хозяйственного освоения и культурного взаимодействия. Следствием военной экспансии стала необходимость обеспечения безопасности завоеванных земель. Эта цель реализовывалась путем подавления сопротивления военной силой, строительства крепостей, взятия заложников, запрета на ношение оружия и т.п. Репрессивный компонент дополнялся достаточно прагматичной и гибкой политикой освоения присоединенных земель, целью которой было извлечение хозяйственной прибыли и выгоды. При этом использовались такие методы, как сохранение (на достаточно длительный срок) прежней административно-хозяйственной системы – например, монгольской налоговой системы, направленной на сбор дани – ясака; закрепление во многом прежнего правового статуса местного населения; активное сотрудничество с местными элитами (естественно, после отстранения или устранения прежней правящей верхушки) путем их кооптации в состав российского наследственного дворянства (для оседлого населения), признания их особого правового статуса с возможной перспективой кооптации (для кочевого населения), сохранения за ними определенных самоуправленческих традиций (для кочевых и охотничьих племен); постепенное заселение присоединенных земель русскими крестьянами. С учетом того, что колонизация Поволжско-Приуральской зоны занимает значительный период времени, методы и средства, применявшиеся властями, неоднократно изменялись. А. Каппелер подчеркивает, что первоначальная репрессивная линия в политике колонизации, связанная с подавлением очагов сопротивления, уже в начале XVII в. постепенно сменяется прагматичной линией, которая становится преобладающей уже к середине века. Одновременно происходил процесс ликвидации остатков местного самоуправления и более тесной социально-экономической интеграции региона в состав государства, хотя культурная интеграция была значительно затруднена здесь вследствие влияния иной конфессиональной традиции – ислама [7. С. 29]. Новый этап интеграции Поволжья-Приуралья был связан с ее форсированием в первой половине XVIII в., когда «воспринятая из Западной Европы цель и установка на превращение России в абсолютистское, регулируемое, систематизированное и нивелированное государство не оставляла пространства для тех прав и традиций нерусского населения, с которыми еще считались» [7. С. 29-30]. Определяющей становится линия социокультурной ассимиляции, предполагающая массовую христианизацию местного населения, которая дополнялась использованием рычагов экономического принуждения (сохранение статуса и имущества, освобождение от повинностей на определенный срок и т.п.). Это привело к расторжению сотрудничества с мусульманской элитой и вызвало ее раскол. Традиционная практика сотрудничества была реанимирована лишь при Екатерине II, когда подавляющая часть населения региона была интегрирована, а сам регион колонизирован в административно-политическом, социально-экономическом и, в значительной степени, в культурном отношении. 2. Сибирская модель. Современные исследователи подчеркивают, что именно «политическое освоение Сибири как раз и дало расширение Российской Империи» [6. С. 141]. Специфика региона, обусловившая особенности его колонизации, заключалась в следующем. Во-первых, в Сибири отсутствовали прочные территориальные образования с устоявшейся государственностью. Сибирское ханство (как еще один осколок Золотой Орды) было непрочным объединением с крайне рыхлой этнической структурой, что показало его быстрое завоевание сравнительно небольшим отрядом Ермака. Во-вторых, несмотря на заметные различия при продвижении на восток, ландшафтной основой региона остается зона хвойных лесов – тайга с ее природными богатствами, прежде всего, пушниной, пользовавшейся огромным спросом, что создавало высокую рентабельность хозяйственного освоения. В-третьих, можно назвать внешнеполитический фактор – отсутствие у России конкурентов в данный период в плане освоения большей части территории Сибири (Китайская империя как единственный возможный конкурент проводила политику изоляции от кочевников). Наконец, еще одним фактором стал идеологический – естественное расширение на Восток компенсировало определенные неудачи в западном направлении, кроме того, присоединение Сибири могло трактоваться как символ успеха новой царской династии Романовых. Сибирская модель колонизации включала две разновидности: в северовосточном направлении она развивалась во многом в соответствии с традициями, заложенными еще Новгородом, в юго-восточном, на границе лесных и степных пространств, – по модели, адаптированной для Поволжья–Приуралья, хотя и с использованием степного варианта. Соответственно, первый можно условно назвать северным (так называемая Мангазея), а второй – южным (поселенческим) вариантами сибирской модели. Северный вариант характеризовался слабым проникновением русского населения и использованием преимущественно методов непрямого управления с сохранением местной правящей элиты и приданием ей ответственности за реализацию главной цели властей – сбора и передачи ясака – пушнины. При этом первыми представителями русской власти и движущей силой российской колонизации на севере Сибири были так называемые «промышленные люди» (охотники-промысловики) [5. С. 82-83], активно использовавшие отношения с местными племенами (преимущественно торгового характера) для личного обогащения, а уж затем в интересах государства. Постепенное истощение запасов и увеличение спроса двигали промысловиков все дальше и дальше на восток – и так до Тихого океана. Южный вариант отличался большей ролью государства в освоении территории. В этом направлении первопроходцами были уже главным образом «государевы служилые люди» – казаки, принятые на государственную службу и действующие в интересах государства, хотя и с авантюристским задором. Их продвижение на восток сопровождалось строительством центров русского влияния – крепостей и небольших городов, вокруг которых уже в более позднее время концентрировалось переселенческое крестьянское население (юг Западной Сибири), занимавшееся земледелием. Массовая колонизация Южной Сибири русскими переселенцами происходила гораздо позднее и была вызвана развитием горнодобывающей промышленности, связанным с потребностями модернизации империи. Как и в Поволжье–Приуралье, правительство сохранило в Сибири монгольскую систему административного управления, включая ясак и репрессивные методы взятия заложников и запрета ношения оружия. Кроме того, применялись методы разжигания раздоров и натравливания отдельных родов и племен друг на друга, что в условиях чрезвычайной этнокультурной разобщенности местного населения препятствовало его консолидации и оказанию стойкого сопротивления. Все же российская администрация занималась практически исключительно сбором и отправкой налогов. Как правило, она не вмешивалась во внутренние дела туземных племен, а собственную безопасность и поступление налогов обеспечивала с помощью «аманата», т.е. взятия заложников. Как пишет, например, В.А. Моисеев, в бассейне Среднего и Верхнего Енисея русское правительство проводило политику мирного освоения [11. С. 26-27]. Кроме того, сбор налогов отдавался на откуп русским переселенцам, которые занимались добычей пушнины и морского зверя, в чем не отличались от туземцев. Но, в отличие от местного хозяйства, хозяйство русских переселенцев было не самодостаточным, а, скорее, товарным, и не могло полностью удовлетворить жизнеобеспечение русских. Таким образом, русские переселенцы остро нуждались в сохранении связей с Центром и были заинтересованы в усилении государственности, что способствовало быстрой интеграции региона в состав русского государства. Тенденция к унификации, предпринятая в начале XVIII в., проводилась также путем христианизации местного населения, которая в условиях широкого распространения менее устойчивых, чем ислам, анимистских верований была более успешной, однако в силу удаленности от центра и ряда других причин насильственная христианизация Сибири носила во многом формальный характер. Таким образом, сибирская модель колонизации выделяется следующими особенностями: 1) приоритетом экономического освоения и лишь последующим за ним политико-административным подчинением; 2) слабой социокультурной интеграцией местных элит в состав российской правящей элиты и началом ассимиляции местного населения русскими переселенцами; 3) более тесными связями с имперским ядром, несмотря на значительную удаленность от него, в силу слабой основы для сепаратистских устремлений местного населения (не случайно, что сибирское областничество как идеология местного сепаратизма стало результатом деятельности русской интеллигенции уже в XIX в.). Таким образом, Российская империя на этапе своего становления использовала различные модели колонизации. При этом идеальная модель колонизации как процесса освоения новых территорий, когда вслед за их географическим исследованием и описанием возникают сначала редкие поселения, прокладываются дороги, образуются основные торговые пути, формируется система управления и, наконец, эти территории включаются как равноправное звено, элемент в территориальную структуру региона или страны [6. С. 683], могла использоваться Россией только в восточно-сибирском направлении. Во всех других случаях колонизации как освоению территории предшествовала, как правило, территориальная экспансия. Организация территориального управления в Российской империи: сибирская модель Большинство коренных народов Сибири было включено в состав Московского царства в первой половине XVII в., а к началу XVIII в. граница Российской империи в Сибири имела приблизительно те же очертания, что и сейчас. Поэтому, как считает С. Скобелев, уже при Иване IV государство фактически обладало всеми признаками империи – единоличной властью государя, очень большой территорией, высокой численностью и гетерогенностью населения. Присоединение Сибири было фактом из жизни империи, а потому можно говорить о применении имперского опыта управления коренными народами в отношении Сибири [12. С. 181]. Со времени ее присоединения к Российскому государству правительство в вопросе организации управления руководствовалось в основном финансовыми соображениями и невозможностью полного подчинения местных племен общему законодательству. Это предопределило передачу части функций по первичному управлению аборигенным населением от воевод и ясачных сборщиков в руки представителей местной элиты – князцов, старшин, сотников, родоначальников, мурз и т.п. [9. С. 181]. С 1637 г. Сибирь находилась в управлении Сибирского приказа, на нее распространялась существующая в тот период приказно-воеводская система. С начала XVIII в. ее административно-территориальное устройство неоднократно менялось. В 1708-1719 гг. существовала Сибирская губерния с центром в Тобольске, ее возглавлял губернатор, которому подчинялись воеводы как главы уездов. Низший уровень управления составляли «старшинские» должности, которые на выборной основе должны были занимать «иноверцы» – представители местного населения. При этом допускалось и наследование должностей. В любом случае право окончательного утверждения в должности оставалось за губернской администрацией [3. С. 33]. С 1719 по 1763 г. Сибирь подразделялась на пять провинций. Общее управление в 1730-1763 гг. осуществлял воссозданный Сибирский приказ. С 1763 г. в Сибири организуются две губернии (Тобольская и Иркутская). После распространения на Сибирь «Учреждения о губерниях» здесь были учреждены три наместничества (Тобольское, Иркутское и Колыванское), которые в 1796 г. были заменены воссозданными Тобольской и Иркутской губерниями. В XIX в. административно-территориальное устройство Сибири продолжало изменяться. Существовавшее в начале века Сибирское генерал-губернаторство, состоявшее из Тобольской, Томской и Якутской губерний, в 1822 г. было разделено на два генерал-губернаторства: Западно-Сибирское с центром в Тобольске (Тобольская, Томская губернии и Омская область) и Восточно-Сибирское с центром в Якутске (Иркутская и Енисейская губернии, Якутская область, Охотское и Камчатское приморское и Троицко-Савское пограничное управления). Губернии подразделялись на округа во главе с окружными начальниками. Области отличались от губерний тем, что на их территории находились постоянные и регулярные войска (казаки), поэтому областной начальник был одновременно главой гражданского и военного управления. В 1882 г. Западно-Сибирское генерал-губернаторство было упразднено, а управление входящих в его состав губерний получило общее устройство. В 1887 г. Восточно-Сибирское генерал-губернаторство было переименовано в Иркутское, а в 1894 г. из него выделилось Приамурское генерал-губернаторство (Забайкальская, Приморская и Амурская области и остров Сахалин). В начале ХХ в. были произведены последние изменения – образованы новые области (Камчатская и Сахалинская) и упразднено деление на округа с повсеместным введением уездов [4. С. 136, 186-187, 248, 289].
Особое значение для управления сибирскими народами имел «Устав об инородцах» 1822 г., значительно его усложнивший. Все нерусские народы Сибири были подразделены на три категории, каждая из которых получала особое управление: – оседлые народы (татары, алтайцы и др.) были приравнены в правах к различным сословиям русского населения, на них распространялась волостная система; – бродячие народы (охотничьи и оленеводческие народы Крайнего Севера) сохранили прежнее ясачное положение и соответствующую ему систему взаимоотношений между администрацией и племенными родоначальниками; – кочевые народы (буряты, якуты, эвенки и др.) получили смешанную систему управления – в плане налогообложения приравнены к государственным крестьянам, в административно-судебном – сохранили некоторую самостоятельность. Система управления включала три звена: низшее – родовое управление (на уровне рода, или улуса), предполагающее должности старосты и его помощника; среднее – инородная управа (несколько улусов), состоявшая из выборных головы и заседателей; высшее – степная дума (как промежуточное звено между инородной управой и округом). Органы самоуправления подчинялись представителям администрации [3. С. 36-44]. Таким образом, система управления «инородцами» включала в качестве важнейшего элемента принцип их внутреннего самоуправления. Организацией жизни коренного населения ведали административные органы, созданные из числа самих коренных жителей. Принцип их формирования зависел от конкретных условий района. Местное управление строилось не на территориальном принципе, а на основе этноконфессиональной принадлежности людей. Как считает С. Скобелев, несмотря на значительное влияние администрации, в повседневной жизни людей обеспечивалась реальная, внутренняя автономия коренных жителей. Принимаемые в течение XVII-XIХ вв. меры по организации этого управления оказались достаточно эффективными и положительно сказались на численности коренных жителей, которая выросла к концу XIХ в. в 4 раза [12. С. 185]. Он подчеркивает тот факт, что народы Сибири не были истреблены пришельцами, как это произошло, например, с индейцами многих регионов Америки или тасманийцами. Они в основном сохранили свой бытовой уклад, свой язык. В их истории не отмечалось острых и масштабных конфликтов на национальной, антирусской почве, а отдельные вспышки таких возможных конфликтов гасились покровительственной по отношению к ним политикой русского правительства. Поэтому, по мнению исследователя, жизнь коренных народов Сибири в рамках Российской империи до наступления процессов модернизации (массовая урбанизация, призыв в армию, ассимиляция) являет собой классический пример сосуществования имперского центра и периферии, в рамках которого периферия обладала достаточно большой свободой для собственного развития и сохранения традиционного социального уклада жизни [12. С. 184-185].
Литература 1. Геттнер А. Европейская Россия. Антропогеографический этюд // Империя пространства: Хрестоматия по геополитике и геокультуре России / сост. Д.Н. Замятин, А.Н. Замятин. М.: РОССПЭН, 2003. 2. Горизонтов Л.Е. «Большая русская нация» в имперской и региональной стратегии самодержавия // Пространство власти: исторический опыт России и вызовы современности. М.: МОНФ, 2001. 3. Дамешек Л.М. Внутренняя политика царизма и народы Сибири (XIX – начало ХХ века). Иркутск: Изд-во Иркут. ун-та, 1986. 4. Ерошкин Н.П. История государственных учреждений дореволюционной России. М.: Высшая школа, 1983. 5. Зуев А. «Конквистадоры империи»: русские землепроходцы на северо-востоке Сибири // Ab Imperio. 2001. № 4. 6. Империя пространства: хрестоматия по геополитике и геокультуре России / сост. Д.Н. Замятин, А.Н. Замятин. М.: РОССПЭН, 2003. 7. Каппелер А. Россия – многонациональная империя. Возникновение. История. Распад. М.: ПрогрессТрадиция, 2000. 8. Каппелер А. Южный и восточный фронтир России в XVI-XVIII веках // Ab imperio. 2003. № 1. 9. Конев А.Ю. Народы Северо-Западной Сибири в XIX столетии: обычное право и имперское законодательство // Отечественная история. 2004. № 2. 10. Миронов Б.Н. Социальная история Российской империи: в 2 т. СПб.: Дмитрий Буланин, 2001. Т. 1. 11. Моисеев В.А. Цинская империя и народы Саяно-Алтая в XVIII в. М.: Наука, Гл. ред. вост. лит., 1983. 12. Скобелев С. Демография как политика. Коренное население Сибири в составе Российской империи и СССР: динамика численности как отражение политики центра // Ab Imperio. 2002. № 2. 13. Юрчёнков В.А. Мордовский этнос в имперском социуме: XVIII – начало ХХ вв. // Новая волна в изучении этнополитической истории Волго-Уральского региона. Slavic Research Center Hokkaido University. Sapporo, 2003. P. 156-175. 14. Юрчёнков В.А. Мордовский этнос в системе Российской империи: XVIII – начало XX века // Отечественная история. 2004. № 5. С. 26-37. 15. Sunderland W. Empire without imperialism? Ambiguities of colonization in Tsarist Russia // Ab imperio. 2003. № 2.
