У молитвы существуют внутренние и внешние враги. Первый враг – это себялюбие. Себялюбие – неправильная любовь к себе. Оно проявляется в трех видах: как тщеславие, сребролюбие и сластолюбие, то есть стремление к наслаждению.
Молитва – внутренняя жизнь, а тщеславие – театральность, жизнь вовне, жизнь для людей. Молитва – это внутренний, невидимый и самый могущественный фактор бытия человеческой личности; если можно так сказать, молитва – это стержень личности, а тщеславие заменяет лицо маской и саму молитву превращает в представление. Тщеславный – это артист святости, он не может пребывать умом в своем сердце, он непрестанно репетирует роли, которые будет играть перед людьми, в том числе и роль молитвенника. Тщеславный будет намекать на силу и значительность своей молитвы, рассказывать о необыкновенных случаях или даже чудесах, которые происходят по его молитве. Когда тщеславный находится в окружении людей, то он готов молиться целыми часами, чтобы услышать аплодисменты своему благочестию. Страсть тщеславия дает ему для молитвы демоническую силу, а когда он остается наедине с самим собой, то желание молиться у него исчезает. Тщеславный не молится, а только играет в молитву, поэтому молитва его становится бездушной и лицемерной. Тщеславие постепенно переходит в гордость. Гордый не чувствует нужды в помощи Божией, он полагает, что ему достаточно своих личных совершенств, чтобы исполнить Евангелие или даже превзойти его. Гордый сам для себя становится богом, поэтому молитва или вообще исчезает, или при ней совершенно утрачивается чувство благоговения: он разговаривает с Богом, как с равным себе.
Далее – сребролюбие. Помыслы и чувства сребролюбивого находятся там, где его богатство. Он в непрестанном волнении: как сохранить, как увеличить его, даже на молитве он думает о деньгах. Его молитва – мертвая и холодная, это лишь некая внешняя дань Богу, потому что он надеется не на Бога, а на деньги, они стали его богом. Сердце сребролюбивого становится твердым как камень, молитва не оставляет в нем практически никакого следа, как стальной резец на алмазе. Апостол Павел назвал сребролюбие идолослужением[205].
Сластолюбие, или любовь к наслаждениям,– это, в сущности, как себялюбие, неправильная любовь к себе, когда человек отождествляет себя со своим телом. Молитва требует трезвения как прозрачности ума, а наслаждение погашает свет ума. Наслаждение относится к комплексам нервного возбуждения, поэтому, как правило, оно оканчивается душевной опустошенностью, усталостью и тоской. Любое наслаждение – это потеря духовной силы. Наслаждение – один из самых главных врагов молитвы, как суррогат и подмена духовной радости. Любовь к наслаждениям делает человека холодным и эгоистичным, молитва для него становится чем-то непонятным и чуждым, внутренне он ненавидит ее. Если гордость – это прежде всего провокация против веры, «замена» Бога самим собой, а сребролюбие – враг надежды (не Бог, а богатство – источник и гарантия благополучия человека), то наслаждение – это грех против любви.
Следующий враг молитвы – забвение[206]. Вся жизнь – это школа, и каждый день – урок, который получает человек. Главный урок в том, что мы никогда не оставлены Богом. Забвение же уничтожает память о помощи и благодеяниях Божиих, которыми пронизана, словно лучами света, вся наша жизнь. Второй урок – что грех есть смерть. Сколько раз, совершая грех, мы ощущали опытно, что входим в область смерти и отвержения, что после совершения греха наша душа становится гниющим и разлагающимся мертвецом, которого мы носим в себе! Третий опыт нашей жизни – что единственная истинная радость – это Бог, а все остальное иллюзии и миражи. Забвение отнимает у нас память об этих необходимых знаниях, которые мы приобрели мучительным и горьким опытом. Забвение подобно птице, которая клюет созревшие плоды и оставляет ветви пустыми. Поэтому забвение – вид безумия: человек постоянно падает на одном и том же месте.
Другой враг молитвы – незнание, или неведение. Незнание бывает волевым: человек не знает потому, что не хочет знать; а главное знание заключается в том, что истинно существующее – это невидимый мир, тогда как все видимое подлежит разрушению и смерти. Человек боится этого знания, он ищет счастья в веществе и материальности, в которой таится великая ложь, поскольку все материальное находится в рабстве у времени и смерти.
Еще один враг – это неразумие. Неразумие – неправильная шкала ценностей, неправильно выбранная цель или же неправильные средства для достижения цели. Неразумие – это пленение внешним, вечное кружение в той плоскости земного бытия, где только суета и томление духа. Истинная мудрость – считать единственным благом Бога и единственным злом – грех, а все остальное – промежуточными состояниями, не добром и злом, а только ситуациями. Если Бог – высшее и единственное благо, то самое важное в нашей жизни – богообщение, главным средством которого является молитва. Любовь к наслаждениям разлагает волю человека, делает его боязливым. Боязнь – это паралич души, трус – потенциальный предатель и отступник. Чтобы преодолеть боязливость, надо уничтожить ее причину, привязанность к тому, что человек боится потерять. Чтобы преодолеть боязливость, надо уничтожить пристрастия, любовь к телесному покою и наслаждениям. Боязливость рождает ложь. Ложь поглощает духовные силы человека, ибо за одной ложью следуют две другие. Лгущий человек вынужден держать в уме придуманную им картину, придавать ей видимость правды, а на это уходит огромное количество времени и сил. Поэтому великая мудрость – всегда говорить правду: правда проста, ложь многолика, Бог – истина, поэтому Бог прост. Вне правды невозможно видеть Бога, а молитва есть путь к видению Божества; ложь уничтожает или извращает молитву. Мир лжи – это область демона, какими бы причинами и обстоятельствами ни оправдывал себя человек.
Следующий враг молитвы – леность. Леность – одно из следствий наслаждения. Воля в духовном плане проявляется как внимание к словам молитвы. Силы души «обособились» друг от друга, поэтому для молитвы необходима воля, а не ожидание, когда захочется молиться. Наслаждение парализует волю, делает человека жестоким и упорным или, напротив, плаксивым и истеричным. Чтобы уничтожить леность, надо вести борьбу с мечтательностью и грезами, с тем тонким сладострастием, которое, как яд, впрыснутый в вену, разливается по человеческому телу и пленяет ум. Молитва – это во многом дело воли. Если мы не можем сконцентрироваться на словах молитвы и она выскальзывает из нашего внимания, как лучи солнца, которые нельзя задержать рукой, то можно временно оставить молитву и в качестве приготовления к ней заняться размышлением о следующих вещах.
1. Способность молиться является высшим достоинством человека. Если даром слова человек отличается от всех земных существ (у святых отцов он именуется словесным существом), то молитва делает его душу одного достоинства с Ангелами. (Преподобный Максим Исповедник пишет о молитвенниках, что их душа равна Ангелам, кроме того, что Ангелы не имеют, в отличие от людей, похоти и гнева.) Ни одна добродетель, ни одно духовное дарование, ни одна заповедь не способны возвести человека на такую высоту, как молитва, поэтому она – царица всех добродетелей.
Когда нам не хочется молиться и слова молитвы кажутся сухим песком, набившимся в рот, то мы должны сказать, что это ложь, что наш дух всегда хочет молиться, желает всегда быть с Богом, что отвращает от молитвы не лень, а болезнь нашей души. Как мы не можем отождествлять свое тело с гнойниками, покрывающими его, так не можем отождествлять себя и, главное, свой дух с той болезненной жаждой наслаждений, с тем стремлением к внешнему, которое противостоит нашей молитве. Надо спросить себя: «Кто я? Мой дух – око вечности, или мои страсти – могильные черви, питающиеся гнилью? Я – это дух, мое – это моя душа. Отчасти мое – это мое тело, которое воскреснет с другими свойствами, сообразными душевным, и тогда будет истинно моим, а остальное все не мое».
Искать счастье во внешнем – это самый страшный обман демона. Адам искал полноту бытия не в Боге, а во внешнем предмете, в неком плоде, который он в безумии своем счел источником могущества, наслаждения и блаженства. Когда мы ищем смысл жизни и счастье во внешнем, то повторяем роковую ошибку Адама. Обоготворяя внешнее, он потерял Бога как внутренний фактор своей жизни. Обоготворяет внешнее страсть. Возврат от внешнего к внутреннему и от внутреннего к Богу может быть осуществлен только путем молитвы. Поэтому учиться молитве – значит учиться спасению. Найти свое собственное сердце – это найти Бога, а найти сердце можно только через Бога и встретиться с Богом можно только в сердце. Войти умом в сердце можно лишь при свете благодати, потому что без Бога глубины сердца сокрыты для нас и неведомы нам самим. Это сокровище, зарытое в землю; человек точно проходит по, казалось бы, знакомому месту, наступает на него и не знает, что хранится там.
Это первый помысл, первый предмет для размышления, которое, однако, не имеет ничего общего с медитацией. Медитация – это самовнушение, для которого, как при гипнозе, необходимо пассивное состояние нашего сознания. Медитация как бы вводит инородное вещество в духовную природу человека.
2. Второй предмет нашего рассуждения – время, действия в плоскости бытия, вечность и время. Все внешнее находится под властью времени, оно не наше, мы только соприкасаемся с ним; наше то, что мы можем удержать. В потоке времени рушится и исчезает все. Мы подобны человеку, сидящему на берегу реки и смотрящему на бегущую волну: он думает, что она – его, но через мгновение ее уже нет. Жизнь во времени – это низшая форма жизни, это только приготовление к жизни вечной. Великое заблуждение – считать дорогу, уходящую вдаль, своим собственным домом. Истинная жизнь – это вечная жизнь. Там нет потерь, разочарований, чувства своего бессилия, там не перемена, а раскрытие, при этом вечность – не какая-то неподвижность: вечность – динамика. Есть два аспекта вечности: вечная жизнь и вечная смерть. Третьего состояния нет. Земная жизнь протекает на фоне вечности, о которой мы забыли. Время будет убрано, как в театре убирают подмостки, и тогда мы неожиданно окажемся в сфере вечности; там человек увидит себя, какой он есть. Кто не искоренял в своем сердце богоборческие страсти, у того в сердце царит смерть. Страсть и грех – это не просто слабость, их метафизическая основа – ненависть и богоборчество – это тоже царство, царство сатаны.
Молитва здесь, на земле, дает опыт соприкосновения с вечностью, молитва – это доказательство нашей борьбы с грехом и страстями. Молитвой мы как бы говорим демону: «Я не твой». Человек, чуждающийся молитвы, свидетельствует, что он любит свой грех и не хочет расстаться с ним.
3. Третий помысл – помысл о смерти. Один из парадоксов нашего сознания состоит в том, что мы повсюду видим смерть и меньше всего думаем о ней. Нам кажется, что мы – исключение из общего правила: все умирают, но нас смерть не коснется. Смерть всегда нежданна, всегда трагична. Одна из причин этого – наша неподготовленность к ней, мы стараемся обмануть себя, чтобы спокойно грешить. В этом отношении мы все похожи на страуса, который, как говорят, спасаясь от врагов, зарывает голову в песок: он ничего не видит и думает, что враги его тоже не видят. Замечательно, что страус – одно из самых быстроногих животных, догнать которое не может даже всадник на коне, и если бы он знал, от кого и как надо спасаться, то сохранил бы себе жизнь. Если бы человек помнил о смерти и готовился к ней покаянием и молитвой, то смерть стала бы для него переходом в вечную жизнь, а не палачом, который вошел в двери его дома, чтобы связать и затем казнить.
Поэтому надо помнить о последнем дне своей жизни, которым может стать любой, даже сегодняшний день. Преподобный Иоанн Лествичник считает память о смерти необходимой для молитвы. Надо спрашивать себя: «Кто ты, зачем пришел сюда, когда и куда уйдешь ты отсюда?». Иоанн Лествичник пишет: «Некоторые говорят, что молитва лучше, нежели память о смерти, я же воспеваю два существа в одном лице»[207].
4. Следующий помысл – об аде. Ад – это место забвения, это вечное отвержение, там нет ни надежды, ни любви, это море ненависти. Мы содрогаемся, когда читаем повествования о камерах пыток в лагерях и застенках. С какой утонченной жестокостью палачи издеваются над своими жертвами, но там есть конец, по крайней мере,– смерть, а в аду нет смерти, вернее, там вечная смерть, не имеющая конца. Какими бы жестокими садистами ни были люди, какое бы дикое наслаждение ни находили они в мучениях своих жертв, все же в душе каждого палача иногда просыпается что-то доброе и человеческое, хотя бы как воспоминания детства. Но демон – насколько он более страшен и жесток, чем все злодеи, жившие на земле! Он – воплощение самого зла. Демон – это черный пламень ненависти к Богу, он мстит Богу в лице Его создания. Человек – образ Божий, поэтому, ненавидя Бога, демон ненавидит человека.
Однако самое главное в аду – это не мучение, а скорбь потери. Грешник знает, что он потерял, кем он мог быть и кем стал. Но в аду нет покаяния, там демоноуподобление, и потому сознание потери вечной жизни вызывает у грешника ненависть к Богу, подобную ненависти демона. В аду самые близкие на земле люди будут ненавидеть друг друга, там мать для дочери и сын для отца предстанут в виде огромных человекообразных змей и скорпионов. Любить можно только доброе в человеке: действительное или предполагаемое. Рафинированное зло любить невозможно. Зло, когда в нем нет следов возрождающего добра, подлежит самоуничтожению. Ад – это разлучение, разделение добра и зла. Ад, как и рай, динамичен, но только в аду – процесс распада, там лишь центробежные силы, и грех, раскрываясь в вечности, будет делать каждого грешника все бОльшим и бОльшим подобием сатаны. И античному[208], и современному гуманизму одинаково трудно было воспринять учение об аде, они предпочитали считать его либо «педагогическим приемом», либо «жуткой мифологией». На самом деле это – апология греха, самоуспокоение грешника, не желающего бороться со своими страстями. Если бы человек знал, как ужасен и мерзок демон, то он понял бы, что царство демона – это царство вечной смерти, что грех – не просто оскудение добра, но в метафизическом плане – убийство Христа; поэтому нераскаянный грешник – богоубийца. Грех – это разлучение души с Богом. Бог – жизнь и источник жизни, другого источника нет, бессмертие без Бога обращается в смерть.
5. Последнее размышление – о райском блаженстве. Человек создан для рая, рай – это пребывание с Богом; внутренний рай – это Божественный свет в человеческом сердце. Здесь, на земле, человек чувствует себя изгнанником, он несчастен, страдает, причем это универсальный факт. Внешние условия жизни не избавляют от страданий, значит, с человечеством произошло что-то по-настоящему ужасное, раз вся история его превратилась в трагедию. Так может страдать царь, потерявший свое царство. Человек ищет счастья, но нигде не находит его. Философия не дает ни счастья, ни истины – это лабиринт: открыв одну дверь, человек видит десять других закрытых, притом он не знает, приближается к выходу или нет. Чувственные удовольствия также не приносят счастья. У людей, всецело подчинившихся страстям, угрюмые и мрачные лица. Единственный просвет в человеческой жизни – это чувство близости к Богу, это капли духовной радости, которые ощутил человек в молитве, особенно в Таинстве или у чудотворной иконы. Они похожи на капли воды для умирающего в пустыне от жажды.
Человек ищет истинной любви, но здесь, на земле, он находит другую любовь, исковерканную, аффективную, перемешанную с грязью страстей, приносящую лишь одно жестокое разочарование за другим, сокрушающую душу. И только в некоторые мгновения своей жизни он чувствует, как прикосновение Божественного перста, другую, чистую, Божественную любовь; ее может дать только Бог, ей противостоят человеческие страсти. Рай – это любовь души к Богу и Бога к душе. Рай – лучи любви от каждого святого ко всем и от всех к каждому, это настоящий световой океан любви.
